23 августа сорок второго я вернулся в Сталинград к отцу. Отец жил тогда в Ерманском районе - кажется, этот район города называли Красные казармы, за перекидным железнодорожным мостом. Минуя горящий ж/д вокзал, я проскочил тогда еще по уцелевшему мосту.
Отец был удивлен, как мы оказались у него, пройдя через горящий и рушившийся под бомбежкой город. Однако сестры Шуры там не было, и отец попросил меня пробраться к яслям, куда она ушла за маленькой дочкой, чтобы вместе выбираться из города за Волгу.
В яслях ни дочки Алочки, ни сестры Шуры я не нашел и возвращался назад. В конце той улицы, где жил отец с Анной Васильевной, проходил небольшой овраг, и там был небольшой туннель. Подойдя к этому месту, я увидел страшную картину. По оврагу тут и там валялись растерзанные тела женщин и детей, все было залито кровью. Обезумевший я ходил среди изуродованных трупов, пытаясь найти свою сестру, но ее среди этой кровавого месива не оказалось. Единственное, что я там нашел - это туфель Шуры, и я понял, что она погибла в этом кошмаре.
Когда я принес туфель и показал отцу и А.В., то отец весь побледнел, и плечи его задрожали. Он плакал навзрыд. А.В. сказала нам с Толей, чтоб мы шли в Ельшанку, отыскали мать и вернулись, чтоб вместе выбраться из горящих развалин Сталинграда. Отец еще плакал и просил нас при налете ложиться вниз лицом "и, если судьба смилуется, то будете целы". Я тогда понял, что отец отправлял нас в рискованный путь игры жизни и смерти, весь он как-то съежился, дрожал и плакал, не стесняясь нас.
И вот, мы с братом двинулись в неизведанный путь через огонь и пылающие развалины. На Астраханском мосту, буквально в двадцати метрах сзади нас бомба угодила в мост, нас оглушило и швырнуло наземь, но все обошлось благополучно и мы продолжили свой путь мимо городской бани, где когда-то отец работал директором. Поднявшись извозом, мы вышли на Пугачевскую улицу. По центральной части ее когда-то была зеленая аллея, но теперь там стояли обугленные стволы деревьев. Выйдя на улицу КИМ, мы подошли к 17-школе имени КСИ, что находилась напротив клуба трамвайного парка. От школы, в которой я учился, остались только развалины. Тогда мы направились в сторону кинотеатра "Призыв", но там еще сильней бушевал пожар, и дома валились так, что практически улица Рабоче-крестьянская была непроходимой. Тогда мы решили пробиваться через Вознесенский базар. Одна часть его была толкучкой (барахолкой). В конце ее мы увидели страшную картину изувеченных и обуглившихся сотен трупов. Первый налет был, кажется, в воскресенье и тогда 1800 бомбардировщиков фашистов сбрасывали тысячи тонн смертоносного груза на людей, которые метались в беспомощности и страхе. Живые и мертвые горели, смрад и дым уничтожал и тех, кто еще оставался жив.
Пройдя с величайшим трудом через базар, мы вышли все-таки на центральную улицу города - Рабоче-крестьянскую. Идти приходилось точно по трамвайной линии, куда развалины и огонь еще не могли, как говорится, добраться. С горечью мы смотрели на развалины здания пединститута (дом Башлаева - купца, видимо), в котором мы когда то жили и пошли учиться в 16 школу. Все горело и рушилось на наших глазах. А какой был прекрасный дом грузчиков, теперь он зиял черными провалами пустых окон - когда-то мы бегали сюда за хлебом.
Дойдя до баррикадной остановки, где 1-й номер трамвая сворачивал на Даргору, нас вновь поразило страшное зрелище с людьми трамвая, на перекрестке, засыпанным металлом, стеклом и кирпичом лежали трупы людей и повсюду кровь и кровь.
Я подошел к одному убитому военному и хотел взять револьвер, но брат строго одернул меня, этого еще не хватало, чтоб тебя за мародера приняли. А я тогда думал, что если встречу где-нибудь немца, обязательно убью. Но, увы, немца мы так и не встретили, потому как они были еще на окраине города. От Баррикадной остановки до трамвайного моста через ж/д путь мы с трудом прошли мимо горевшего элеватора. Смрад горящего зерна был настолько удушлив, что мы буквально задыхались. Перед мостом мы свернули в сторону Валдайской улицы, где собирались найти мать. Подойдя к месту своего дома, мы увидели огромную воронку на месте своего дома, и только кое где валялись остатки от разбитой братом скрипки, чтоб немцам не достались клочки нашей любимой газеты Дети Октября и кусочки марок, которые я с такой любовью собирал перед войной. Мне стало так жаль, что я заплакал. Нашел, о чем плакать, останемся живы вновь будешь собирать свои марки. Правду сказал брат, я и поныне их собираю и делаю филателистические выставки.
Когда закончилась война, то через год я получил в Корее нежданное письмо. Взглянув на конверт, я понял, что письмо написано сестрой Шурой. Кровь хлынула к вискам и слезы невольно подступила к глазам. Тогда я узнал, что она попала в плен и в эшелоне встретилась с матерью. И мать осталась жива.
